ЧЕЛОВЕК И ДОМ

Валерия МАМАЕВА – восьмиклассница Гимназии № 11. Любит путешествовать, вяжет, занимается декупажем. А ещё много читает - научную фантастику, фэнтези, зарубежную классику - и сама пробует писать в школьном кружке "Юный журналист".

Вода ревела, бело-голубыми пенными потоками срываясь вниз со скалы. Она рокотала, скулила и выла, разбиваясь о каменные громады гранитных валунов мириадами светящихся брызг, разрывающих солнечный свет на цветные лучи. Река уже много веков плясала свою яростную пляску, проглатывая все, что попадалось на пути. И это было хорошо и правильно, потому что так задумала Мать.

А внизу, под скалой, бешеный грохот баюкал Дом всех домов, самый важный дом в истории Вселенной.

Он помнил много, гораздо больше, чем полагалось помнить дому. Помнил своего Человека и его Женщину, помнил Его детей, и трепетно хранил эту память в каждой дощечке, каждой плиточке потрескавшейся от времени черепицы. Это были его люди, его крохотные глупые люди, топтавшие уставшую деревянную спину.

Он помнил тот самый день, когда пришел его Человек. Это была осень, один из хмурых задумчивых дней, нагонявших тянущую в пропасть тоску. Тогда Человек был совсем юн и много строптивее и своенравнее иных. Он насквозь промок от дождя и замерз от ледяного ветра, неистово рвущего плащ с широких плеч. Человек кутался в ставшую бесполезной одежду и молился своим неведомым богам, прося укрытия от непогоды. Услышали ли Человека его Боги, дом не знал, да и не мог знать, но с того самого дня, как замерзший Человек попросил помощи у своих Богов, дом стал Домом.

Человек курил свою трубку, сидя на крыльце, и грустно скрипел бурым пером по желтоватой бумаге, выводя строчку за строчкой, зачеркивая и бормоча что-то. Он крошил своими бутербродами на деревянный пол и оставлял на нем алые пятна от пролитого вина и чернил, а Дом не возражал. Он любил своего Человека, он дорожил им. Иногда Человек исчезал на несколько дней, а возвращался усталым и разбитым. И Дом принимал его целиком, со всеми крохотными человеческими бедами.

А потом появилась Женщина. Ах, что это была за женщина… На голове огнем горели рыжие-рыжие локоны, а серые глаза светились нежностью. Ступала она всегда мягко, как кошка, и от нее волнами расходилось тепло. В Доме появился Очаг и фиолетовые горные цветы на крыльце.

Вместе с Домом переменился и Человек. Перестали сыпаться на пол крошки, пропали с ковра чернильные пятна, а перо скрипело чуть менее грустно и безнадежно. Запах табака сменился ароматом лаванды и страниц старинных книг.
Впервые за многие годы Человек улыбался глазами. Дом знал, что он счастлив, и был счастливым вместе с ним.

Одним июльским вечером Дом услышал самый-самый первый младенческий крик. У Человека появились Дети. Дом видел, как они росли, каждый день чувствовал топот крохотных теплых пяточек по мягкому ковру, слышал смех, видел обиды и немало слез. Он помнил первые слова маленьких Людей, первый побег из дома, первый поцелуй под яблоней во дворе. Дети менялись и все больше и больше походили на Человека и его Женщину. Черные, как смоль, отцовские волосы, заплетенные в две косы, коротко стриженные огненные кудри. Неслышная походка и строптивый нрав, удвоенный теперь скрип пера и сладкая-сладкая лаванда. Дом стал тесен для совсем уже взрослых юного Человека и Женщины, они ушли искать свой. А та, что принесла тепло, начала гаснуть.

Она будто таяла, подобно свече, с каждым днем становясь все крохотнее, огонь безудержно рыжих волос отгорел, от роскошных локонов остался лишь серебристый пепел. Запах цветов сменился на дух микстур и валерьяны, Человек проводил дни напролет у ее постели. Но все, что когда-либо зажгли, должно отгореть - иначе никак. Дом помнил тот день, когда угасла жизнь Принесшей Тепло.

Человек стал таким, как был прежде. На деревянные половицы, не покрытые больше ковром, снова сыпались крошки и проливался кофе, снова дымила на крыльце трубка, снова появлялись на желтой бумаге все те же строки, разве что перо теперь скрипело вдвое горше и безнадежней. Человек затухал, как и его Женщина, ронял чернильницы, потому что тряслись руки, и не трогал еды, потому что не чувствовал голода. Он терял волосы и слабел глазами, от старости горбилась спина и опадали некогда широкие плечи. Человек подолгу сидел в саду, закутавшись в плащ, и смотрел на ковер из осенних листьев, точь-в-точь такой же невыносимо рыжий, как локоны Его Женщины. Он ронял мутные слезы, убеждая себя, что это все ветер, плотнее кутался в плащ, пропахший табачным дымом, и возвращался в Дом усталым и разбитым, как когда-то давным-давно.

Человек погас в один из угрюмых и хмурых осенних дней, один из которых волею судьбы он выбрал много лет назад, чтобы прийти в Дом замерзшим от ветра и до нитки вымокшим под осенней моросью. Постель его всё так же источала аромат лаванды.

А дом так и остался стоять у скал, убаюкиваемый шумом водопада и ожидающий нового Человека, его новую Женщину и его новых Детей. А до поры он хранил в памяти грустный скрип пера, и табачный дым, мягкую походку и топот крохотных пяток, завитки рыжих кудрей и черные косы, пятна от разлитых чернил на полу и крошки, поцелуй под яблоней и первый крик, рыжие листья в саду и горные цветы на крыльце. Дом помнил много… Гораздо больше, чем полагалось помнить дому.

Читайте также