МОНРЕПО: ВЧЕРА, СЕГОДНЯ, ЗАВТРА. ФИЛОСОФИЯ МОНРЕПО
Имя Эльги Абакшиной навсегда вписано в историю Монрепо. И в том, что парк обрел новую жизнь, большая заслуга Эльги Николаевны.
– Мое детство и молодость прошли в Москве. Хотя я всю жизнь занимаюсь историей, по образованию я технарь, закончила химико-технологический институт и одновременно филфак МГУ (впоследствии аспирантуру). Дело в том, что школу я оканчивала еще при Сталине, в 1952 году. В то время, чтобы заниматься историей, надо было: во-первых, быть членом партии а, во-вторых, врать. Но ведь историк соврет, а история – никогда. И у нас было это нравственное понимание правды, поэтому мы шли в технари.
Историей я занималась на общественных началах. В частности, работая в Технологическом институте Ленинграда, я сделала там музей истории института, который в 1978 году занял первое место среди вузов страны.
В Выборг я впервые приехала в 1977 году, сначала просто посмотреть город. Стояло лето, почему-то я сразу поехала в Монрепо, или как тогда говорили, ЦПКиО им. Калинина. Помню, что гуляя по Монрепо, я вдруг подумала: надо спасать парк. Через полтора года, мне случайно предложили обмен в Выборг, и я согласилась. Неожиданно для всех уволилась из института, где очень удивились: у меня была хорошая работа («Может вам зарплаты не хватает?»). В самом деле: с чего?
А в Выборге начались мытарства – ни работы, ни друзей...
Сначала устроилась на судостроительный завод, потом меня пригласили на работу в ЦПКиО старшим инженером. Как раз в 1978 году проект парка культуры и отдыха на базе Монрепо, разработанный под руководством Дмитрия Павловича Фридлянда, получил золотую медаль ВДНХ. Об этом много говорили и писали.
На мой взгляд, это был «странный» проект: историческое ядро в составе ЦПКиО им. Калинина. «Да, проект надо в помойку! Был заказ руководства, и мы его выполнили»,– объяснил мне потом Фридлянд, который и сам хорошо понимал несостоятельность разработок. И вот в 1982 году я создала неофициальный общественный совет, куда сразу вошел Александр Михайлович Швер, директор выборгского филиала «Ленгражданпроекта». Замечательный человек большого гражданского мужества. Сколько ему пришлось за это вынести! К тому же мы собирались в его кабинете. И хотя нас обвиняли в антисоветчине, мы на самом деле просто делали технико-экономическое обоснование создания музея-заповедника. В совет вошли также Виктор Васильевич Дмитриев, главный архитектор города Анатолий Цезаревич Дычинский и Фридлянд.
С академиком Лихачевым я познакомилась уже после того, как уволилась из ЦПКиО, где-то в 1982-83 годах. Как-то гуляя в парке, я разговорилась с незнакомой дамой. В частности, упомянула, что новые Главные ворота парка скорее являются декорацией, а не воссозданием. Например, вместо чугуна поставлен силумин, есть и другие несоответствия.
На что моя собеседница заявила: «Дмитрию Сергеевичу Лихачеву это бы не понравилось». Я не удержалась: «Боже мой! Как бы с ним встретиться!». А дама в ответ: «А я ему позвоню».
Оказалось, что мою новую знакомую зовут Ирина Аркадьевна Муравьева, она член Союза журналистов и давно знакома с Лихачевым. В 1966 году Дмитрий Сергеевич принимал участие в телевизионной передаче, где деятели культуры довольно свободно обсуждали проблемы сохранения культурного наследия. Передача вызвала большой резонанс, у создателей программы были большие неприятности, и Дмитрий Сергеевич принимал участие в судьбе всех пострадавших.
Сложное было время. А Лихачев, с уверенностью можно сказать, являлся нравственным авторитетом России, который боролся за сохранение культурного наследия. Он постоянно ощущал на себе действие системы, вплоть до того, что однажды не него совершили покушение.
И вот, вскоре после нашей встречи Ирина Аркадьевна позвонила: «Лихачев вас ждет». Я немедленно отправилась, взяв с собой Дмитриева и Фридлянда.
Лихачев жил в хрущевке на улице Пархоменко. Нас принимала его супруга, изумительная Зинаида Александровна. Вообще, удивительная семья, у них была очень добрая атмосфера.
Как раз в то время вышла книга Лихачева «Поэзия садов» (1981г.), где он рассматривает сады с точки зрения эстетики своих эпох. Известно, что благодаря содействию Дмитрия Сергеевича открылась новая страница в истории парка. Лихачев неоднократно бывал в Выборге, выступал перед властями и архитекторами в «Ленгражданпроекте»
Я и еще не раз приезжала к Лихачеву, в том числе, на дачу в Комарово. Дачей в Комарово называлась однокомнатная квартирка в доме. Рядом находилась такая же дача академика, известного ученого-востоковеда, директора Эрмитажа Бориса Пиотровского.
Это было для нас такое время, когда мы все жили по совести. И спасибо нашему учителю. Наш совет занимался множеством вопросов: дендрологией, реставрацией, приспособлением помещений, генпланом, отчуждением земель и т.д., и даже штатным расписанием. Все эти 5 лет мы работали совершенно бесплатно
Я делала экспозиционный план музея, это был бы единственный в Европе музей истории садово-паркового искусства. Искала название для нового учреждения и нашла: историко-архитектурный и природный музей-заповедник. И Дмитрий Сергеевич одобрил.
Но первопроходцам всегда сложно. И все бы получилось. Мы защитили проект в Министерстве культуры и ВООПИК, откуда его направили в Совет Министров, где издали постановление, по которому Монрепо получил высший статус музея-заповедника.
Но удивительное дело! С одной стороны нашему проекту дали одобрение на самом высоком уровне. С другой стороны Смольный назначил на место директора музея-заповедника своего человека. Мы хотели объявить всесоюзный конкурс на эту должность, у нас даже был и.о. директора – главный хранитель Пушкинских парков. Но получилось, что назначили прораба из Ульяновска, человека далекого от культуры и музейной работы. В первый же год его руководства в Усадебном доме, где проживал директор, случился пожар. Представьте себе, руководитель не понес никакого наказания. Я знаю, что финансирование в заповедник поступало большое, но куда шли средства – неизвестно.
Мы хотели спасти Монрепо, спасти его деревья, которые требуют лечения. Ведь каждое из них является музейным экспонатом. Старые деревья не просто дают нам кислород и возможность дышать – они помнят историю, они многое знают… Кстати, нынешний год объявлен Годом старых деревьев.
Ведь в чем символизм парков? Это представление о рае на земле. И наш парк является вершиной садово-паркового искусства, ибо он философский парк – Memento mori (лат. «помни о смерти»). Например, Петергоф – это мощь России. Павловск – предромантизм. А Монрепо – это гармония человека и природы. Он создан не волей самодержца, а поэтом, президентом Академии наук без труда крепостных рабов.
И все эти памятные знаки парка – это очень личное, это память поколениям, они должны быть скрыты, а у нас считается, что надо открывать пространства и все вырубать. Как раз недавно мы обсуждали эту тему, и мне возразили, что на литографии Жакотте начала ХIХ века Остров мертвых почти без растительности. Я ответила: это же не фотофиксация, художнику просто надо было выделить скалу. Монрепо – пейзажный парк, не ландшафтный, его надо читать с точки зрения символизма своей эпохи.
Человек не знает, что его ждет за гранью смерти, поэтому и на Острове мертвых все как бы закрыто. Потом, по аналогии с древними мифами, путник поднимается на вершину, и перед ним открывается свет. Это как описание чувств Андрея Болконского у Толстого: Жизнь и Смерть – части одно целого. Поэтому и на острове ничего нельзя вырубать.
Вспомните, ведь вначале Людвиг Николаи был похоронен на Сорвальском кладбище, и его сын, Пауль, долго хлопотал о том, чтобы исполнить волю отца и перенести останки на остров. Потому что хоронить можно было только на освященной земле. И потом остров освятили и поставили на нем часовню. Чтобы понять Монрепо, надо понять менталитет его создателей, историю и культуру эпохи, и тогда вам откроется философский символизм парка.
Memento mori – помни о смерти. Сейчас никто не думает о смерти, все бессмертные. А что ты оставишь после себя? Memento mori – это главное в этом парке.
Записала Ирина АНДРЕЕВА, пресс-служба музея-заповедника «Парк Монрепо»
